Россия имеет долгую традицию безмясного питания в периоды поста. Тем не менее современное вегетарианство, возникшее на Западе в середине XIX в. и переживающее теперь замечательный ренессанс, пришло к ней только в 1890-е годы. Благодаря влиянию Л.Н.Толстого, а также деятельности таких ученых, как А.Н.Бекетов и А.И.Воейков, в России до Первой мировой войны образовалось мощное вегетарианское движение. В книге впервые подробно, на основе архивных материалов, раскрывается его история. Показывается эхо вегетарианских идей в сочинениях Лескова, Чехова, Арцыбашева, В.Соловьева, Натальи Нордман, Наживина, Маяковского, а также художников Паоло Трубецкого, Репина, Ге и многих других. Изображаются судьбы вегетарианских обществ, ресторанов, журналов, отношение к вегетарианству врачей; прослеживаются тенденции в развитии этого движения вплоть до его подавления после 1917 года, когда вегетарианские концепты продолжали существовать только в "научной утопии" и в "научной фантастике".
Н. Г. Чернышевский
«В книге представлена галерея великих вегетарианцев (Л. Толстой, Н. Чернышевский, И. Репин и др.)» — так гласил в 1992 г. анонс книги Вегетарианство в России (НК-92-17/34, предусмотренный тираж — 15 000, объем — 7 печатных листов); книга, по всей вероятности, так и не вышла в свет — по крайней мере, под этим названием. Утверждение о том, что Н. Г. Чернышевский (1828 – 1889) был вегетарианцем, может удивить тех, кто ознакомился с его социально-утопическом романом Что делать? в рамках обязательной школьной программы. Но в 1909 г. в ВО действительно можно было прочесть следующую заметку:
«17 октября с. г. исполнилось двадцатилетие со дня кончины Николая Григорьевича [ sic !] Чернышевского.
Многие из единомышленников не знают, что и этот великий ум принадлежал к нашему лагерю.
В № 18 журнала „Неделя“ за 1893 г. находим следующий (интересный для вегетарианцев факт из жизни на далеком севере в Сибири покойного Н. Г. Чернышевского). „Неделя“ ссылается на немецкий орган „ Vegetarische Rundschau “ и пишет: „В Сибири, в Колымске, близ Якутска, живет 15 лет в ссылке автор романа „Что делать?“. Ссыльный владеет небольшим садиком, который он сам обрабатывает; он обращает много внимания и тщательно наблюдает за ростом своих растений; он осушил болотистую почву в саду. Чернышевский живет продуктами, им самим добываемыми, и питается только растительной пищей. Он живет так умеренно, что во весь год не издерживает тех 120 руб., которые отпускает ему правительство».
В первом номере журнала за 1910 год в рубрике «Письмо в редакцию» было опубликовано письмо некоего Я. Чаги , указыва ющее на то, что в заметку в № 8–9 вкрались ошибки:
«Во-первых, Чернышевский был в Сибири в ссылке не в Колымске, а в Вилюйске, Якутской обл. <…> Во-вторых, Чернышевский был в ссылке в Вилюйске не 15, а 12 лет.
Но все это <…> не столь существенно: гораздо существенней то, что Чернышевский в свое время был сознательным и довольно строгим вегетарианцем. И вот я, в свою очередь, в подтверждение того, что в эти годы ссылки Чернышевский действительно был вегетарианцем, привожу следующую цитату из книги Вл. Беренштама „Около политических“; автор передает рассказ жены капитана парохода о Чернышевском, по соседству с которым она прожила около года в Вилюйске.
" Он (т. е. Чернышевский) не ел ни мяса, ни белого хлеба, а только черный, употреблял крупу, рыбу и молоко...
Больше всего Чернышевский питался кашей, ржаным хлебом, чаем, грибами (летом) и молоком, редко — рыбой. Птица дикая в Вилюйске тоже была, но он ее и масла не ел. Он ни у кого и в гостях ничего не ел, как, бывало, ни просили. Раз только на именинах моих немного съел пирога с рыбою. Вина тоже терпеть не мог; если, бывало, увидит, сейчас говорит: ‘это уберите, уберите!’ " ».
Сверяясь с книгой Вл. Беренштама, можно установить, что в 1904 году Я. Чага во время поездки пароходом по реке Лена познакомился с Александрой Ларионовной Могиловой, женой упомянутого капитана. В первом браке она была замужем за унтер-офицером Герасимом Степановичем Щепкиным. Этот ее первый муж был последним надзирателем тюрьмы в Вилюйске — месте, где Чернышевский провел в ссылке 12 лет. Разговор с ней записан дословно (краткая версия из уст самого Щепкина была опубликована С. Ф. Михалевичем уже в 1905 г. в Русском Богатстве). В 1883 г. А. Л. Могилова (тогда еще Щепкина) жила в Вилюйске. По ее рассказу, Чернышевский, которому от рассвета до наступления ночи разрешалось покидать тюрьму, собирал грибы в лесу. О бегстве из бездорожных дебрей не могло быть и речи. Зимою там все больше ночь, а морозы сильнее, чем в Иркутске. Овощей никаких, картофель привозили издалека скопцы по 3 рубля пуд, но Чернышевский не покупал его совсем из-за дороговизны. У него было пять больших сундуков с книгами. Летом мучение от комаров было ужасным: «В комнате, — вспоминает А. Л. Могилова, — стоял <дымокур>, горшок со всяким тлеющим хламом. Если взять белый хлеб, то сразу мошка так обсядет густо, что подумаешь, будто икрой вымазан».
Удостовериться в рассказе Вл. Беренштама можно сегодня на основе тех данных, которые находим в переписке Чернышевского. В 1864 году за участие в студенческих и крестьянских волнениях 1861-1862 гг., а также за контакты с эмигрантами А. И. Герценом и Н. П. Огаревым Чернышевского присудили — после мнимой казни (какую в свое время устроили и Достоевскому) — к семи годам принудительных работ на иркутских серебряных рудниках с последующей пожизненной ссылкой. С декабря 1871 г. по октябрь 1883 г. его держали в поселении Вилюйске, расположенном в 450 километрах на северо-запад от Иркутска. Письма Чернышевского из тамошней ссылки, относящиеся к 1872-1883 гг., можно найти в XIV и XV томах полного собрания сочинений писателя; отчасти эти письма довольно длинны, так как почта в Иркутск отправлялась раз в два месяца. Придется мириться с некоторыми повторами для того, чтобы нарисовать полную картину.
Чернышевский не перестает заверять жену Ольгу, сыновей Александра и Михаила, а также профессора А. Н. Пыпина — известного историка культуры, поддерживающего семью ссыльного деньгами, — в том, что у него все хорошо : «… мне, мужчине, здоровому, не нуждающемуся ни в лекаре, ни в лекарствах, ни в знакомствах с людьми, ни в комфорте, мне здесь можно жить и без вреда моему здоровью, и без скуки, и без всяких лишений, ощутительных моему мало-разборчивому чувству вкуса». Так он пишет своей жене Ольге Сократовне в начале июня 1872 г., убедительно прося ее отказаться от мысли посетить его. Почти в каждом письме — а их свыше трехсот — находим уверения в том, что он здоров и ни в чем не имеет недостатка, просит о том, чтобы ему не посылали денег. Особенно часто писатель говорит об обстоятельствах своего питания и о буднях в ссылке: « Я пишу все о пище; потому что, я полагаю, это единственный предмет, о котором сколько-нибудь еще можно сомневаться, достаточно ли удобна мне здешняя обстановка. Более удобна, чем нужно мне по моим вкусам и надобностям <…> Я живу здесь, как в старину живали, вероятно и теперь живут, помещики средней руки в своих деревнях».
Вопреки предположениям, которые могут вызвать рассказы, приведенные вначале, в письмах Чернышевского из Вилюйска неоднократно говорится не только о рыбе, но также и о мясе.
1 июня 1872 г. он пишет жене, что благодарен тому доброму семейству, которое старается о его еде: «Во-первых, трудно найти мясо или рыбу» . На самом деле ни мяса, ни рыбы не было в продаже с апреля до октября или ноября. «Но благодаря их [ того семейства ] заботливости я имею каждый день достаточно, даже изобильно, мясо или рыбу хорошего качества». Важная забота, пишет он , для всех русских, живущих там, — это обед. Нет там таких погребов, в которых летом провизия сохранялась бы хорошо: «И мяса летом нельзя употреблять в пищу. Надобно продовольствоваться рыбой. Кто не может есть рыбы, те сидят иногда голодные. Ко мне это не относится. Я ем рыбу с удовольствием и счастлив этим своим физиологическим достоинством. Но если нет мяса, люди, не любящие рыбу, могут питаться молоком. Да, и стараются. Но со времени моего приезда сюда это стало труднее прежнего: мое соперничество в покупке молока произвело оскудение этого продукта на здешней бирже. Ищут, ищут молока — нет молока; все куплено и выпито мной. Кроме шуток, так» . Чернышевский покупает по две бутылки молока в день («здесь мерят молоко бутылками») — это результат доения трех коров. Качество молока , замечает он, неплохое. Но так как молоко трудно достать, то он пьет чай с утра до вечера. Чернышевский шутит, но, тем не менее, между строк чувствуется, что положение с питанием даже у очень скромного человека было незавидное . Правда, хлебное зерно было. Он пишет, что с каждым годом якуты (под русским влиянием ) сеют все больше хлеба — он родится там хорошо. На его вкус, хлеб и кушанье приготовлены довольно хорошо.
В письме от 17 марта 1876 г. читаем: «Первое лето здесь я с месяц терпел, как все здесь, недостаток в свежем мясе. Но и тогда была у меня рыба. А научившись опытом, в следующее лето я сам позаботился о мясе, и оно с той поры в каждое лето у меня свежее. — Тоже и об овощах: теперь я не имею недостатка в них. Здесь обилие дикой птицы, разумеется. Рыба — летом, как случится: иногда по несколько дней нет ее; но вообще и летом ее у меня — сколько угодно мне; а зимой она всегда есть хорошая: стерлядь и другие рыбы такого же хорошего вкуса, как стерлядь». А 23 января 1877 г. он уведомляет: «Относительно пищи я с давнего времени соблюдаю те предписания медицины, какие возможно исполнять в здешней полудикой и совершенно нищенской местности. Эти люди не умеют даже изжарить мясо. <…> Главная моя пища, издавна, молоко. Я употребляю его по три шампанских бутылки в день <…> Три бутылки от шампанского это 5 ? фунтов молока. <…> Можешь судить, что, кроме молока и чаю с сахаром, мне далеко не каждый день может понадобиться фунт хлеба и четверть фунта мяса. Хлеб у меня сносный. Мясо варить умеют и здешние дикари».
Трудно приходилось Чернышевскому с некоторыми из местных обычаев в еде. В письме от 9 июля 1875 г. он делится следующими впечатлениями: «Относительно стола мои дела давно стали совершенно удовлетворительны. Здешние русские позаимствовались кое-чем в своих гастрономических понятиях от якутов. Особенно нравится им поедание коровьего масла в неимоверных количествах. С этим довольно долго не мог я сладить: кухарка считала необходимостью подать масло во всякие блюда мне. Я переменял этих старух <…> не помогали перемены, каждая следующая оказывалась в кормлении меня маслом непоколебима в якутском кухонном правоверии. <…> Наконец отыскалась старуха, жившая когда-то в Иркутской губернии и имеющая на коровье масло обыкновенный русский взгляд».
В том же письме есть и заслуживающее внимания замечание об овощах: «В прошлые годы я по своей беспечности оставался небогат овощами. Здесь они считаются более роскошью, лакомством, нежели необходимою составною частью пищи. В нынешнее лето мне случилось не забыть принять меры, чтобы у меня было столько овощей, сколько нужно по моему вкусу: я сказал, что покупаю всю капусту, все огурцы и т. п., сколько будет у здешних огородниц для продажи. <…> И я буду снабжен овощами в количестве, без сомнения, превышающем мои надобности. <…> Есть у меня и другое занятие такого же характера: собирать грибы. Само собою разумеется, что дать бы какому-нибудь якутскому мальчику две копейки, и он набрал бы в один день больше грибов, чем сумею я в целую неделю. Но для того, чтобы шло время на открытом воздухе, брожу по опушке леса в тридцати шагах от моего дома и собираю грибы: их здесь много». В письме от 1 ноября 1881 г. Чернышевский дает обстоятельную информацию о собирании и сушении разных сортов грибов.
18 марта 1875 г. он так вспоминает о положении с овощами в России: «Я "русский" здесь для людей, которые не менее русские, чем я; но "русские" начинаются для них с Иркутска; в " России " — вообрази: дешевы огурцы! И картофель! И морковь! А здесь овощи недурны, правда; но чтобы выросли они, за ними ухаживают, как в Москве или Петербурге за ананасами. — Хлеб родится хорошо, даже пшеница».
И еще одна цитата из длинного письма от 17 марта 1876 г.: «Ты сомневаешься, мой друг, в том, действительно ли я живу здесь хорошо. Напрасно сомневаешься. <…> Кушанья у меня — не французской кухни, правда; но ты помнишь, я терпеть не могу никаких блюд, кроме как простого русского приготовления; ты сама была принуждена иметь заботу, чтобы повар готовил для меня какое-нибудь русское кушанье, и кроме этого блюда я не ел за столом почти никогда, почти ничего. Ты помнишь, когда я бывал на пирах с гастрономическими блюдами, я оставался за столом вовсе не евши ничего. А теперь мое отвращение к изящным блюдам дошло до того, что я положительно не могу выносить ни корицы, ни гвоздики. <…>
Я люблю молоко. Да оно и хорошо действует на меня. Молока здесь мало: коров много; но кормят их плохо, и здешняя корова дает молока чуть ли не меньше, чем коза в России. <…> А в городе у них так мало коров, что им самим недостает молока. Потому после своего приезда сюда, месяца четыре или больше, я жил без молока: нет ни у кого на продажу; у всех для самих себя недостает. (Я говорю о свежем молоке. В Сибири морозят молоко. Но оно не имеет уже вкуса. Мороженого молока здесь — сколько угодно. Но я не могу пить его)».
В письме от 3 апреля 1876 г. ссыльный сообщает: «Например: здесь есть сардинки, здесь много разных консервов. Я сказал: " много " , — нет, количество их не велико: богатых людей здесь нет; и кто имеет хорошие выписные из Якутска товары в своем домашнем запасе, расходует их экономно. Но недостатка в них никогда не бывает. <…> Например, однажды понравились мне за чаем в гостях какие-то крендели московского, оказалось по спросу о них, печенья. Можно иметь их? — «Извольте!» — «Сколько?» — Оказалось, что набирается фунтов 12 или 15, которые могут быть отданы мне. <…> А пока я съем 12 фунтов печенья с моим чаем. <…> Совсем иной вопрос: съел ли [я] эти фунты печенья и выписал ли себе продолжение той же приятности? Разумеется, нет. Неужели я могу в самом деле интересоваться подобными пустяками?»
С вопросами питания Чернышевский на самом деле иной раз обходится довольно небрежно. Иллюстрация тому — «история с лимоном», которая, как уверяет сам рассказчик, «знаменита в Вилюйске». Подарили ему два свежих лимона — крайняя редкость в этих местах, — он же, положив «дары» на подоконник, запамятовал о них совершенно, в итоге лимоны засохли и заплесневели; в другой раз ему присылают на какой-то праздник печенье с миндалем и тому подобным. «Штука эта была в несколько фунтов». Чернышевский положил большую часть в ящик, где хранился сахар и чай. Заглянув в тот ящик через две недели, он обнаружил, что то печенье было мягкое, нежное, и всё заплесневело. «Смех».
Чернышевский старается компенсировать нехватку овощей собиранием лесных плодов. Сыну Александру он пишет 14 августа 1877 г.: «Овощей здесь очень мало. Но какие можно достать, буду есть. Впрочем, их недостаток и неважен благодаря тому, что здесь растет брусника. Через месяц она созреет, и я буду постоянно употреблять ее». А 25 февраля 1878 г. он сообщает А. Н. Пыпину.: «Я знал, что у меня скорбут. Я ел бруснику, когда мог доставать. Я ел ее пудами».
Следующее сообщение относится к 29 мая 1878 г.: «Вчера я совершил гастрономическое открытие. Здесь очень много смородины. Иду я между кустами ее и вижу: она цветет. <…> А с другого отростка лезет мне прямо в губы другой гроздик цветков, окаймленный молоденькими листками. Я и попробовал, вкусно ли будет все это вместе, цветки с молоденькими листками. И съел; мне показалось: это походит вкусом на салат; только много нежнее и лучше. Салата я не люблю. Но это понравилось мне. И обглодал я куста три смородины. — Открытие, которому едва ли поверят гастрономы: смородина — это самый лучший сорт салата» . 27 октября 1879 г . — подобная же запись : «Сколько собирал я в это лето смородины, превосходит всякую меру и вероятность. И — вообрази: грозды красной смородины до сих пор держатся на кустах; иной день мерзлые, иной день снова оттаявшие. Мерзлые очень вкусны; совсем не тот вкус, как у летних; и по-моему, лучше. Если б я не был до чрезвычайности осторожен в пище, я объедался б ими».
Кажется трудным совместить письма Чернышевского, адресованные его близким, со свидетельствами из книги Вл. Беренштама и с сообщением Могиловой о вегетарианском образе жизни писателя, относящимся к последнему году ссылки. Но, может быть, все же это возможно? В письме от 15 июня 1877 г. находим следующее признание: «...я охотно признаю неизмеримое превосходство всякой кухарки надо мною во всяких вопросах кухонного искусства: — я не знаю его и не могу знать его, потому что для меня тяжело видеть не только красное сырое мясо, но и мясо рыбы, сохраняющей свой натуральный вид. Мне жалко, почти стыдно. Ты помнишь, всегда я ел за обедом очень мало. Ты помнишь, я наедался досыта всегда не за обедом, а раньше или после, — наедался хлебом. Мне неприятно есть мясо. И это было у меня с детства. Я не говорю, что мое чувство хорошо. Но таково оно от природы».
В очень длинном письме, датированном 30 января 1878 г. , Чернышевский переводит для Ольги, частично сокращая текст, « статью одного из очень известных и самых ученых, и, что еще лучше, одного из самых умных медиков Германии, откуда получается почти вся масса медицинского знания нашими хорошими медиками ». Автор статьи — Поль Нимейер, живший в Магдебурге. «Статья носит название: " Популярная медицина и личная забота о здоровье. Культурно-исторический этюд Поля Нимейера " ».
Эта статья, в частности, апеллирует к личной ответственности человека за самого себя; Чернышевский цитирует: «Всякий сам должен заботиться о своем выздоровлении, <…> медик лишь разве ведет его за руку». И продолжает: «Но, говорит Поль Нимейер, явилось уж хоть небольшое число людей, решившихся жить по правилам гигиены. Это — вегетарианцы (противники мясной пищи).
Поль Нимейер находит в них много чудачества, вовсе лишнего неглупым людям. Говорит, что сам он не отваживается положительно сказать: „мясо вредная пища“. Но что он расположен думать, — это правда. — Этого я не ожидал.
Это я говорю уж не о твоем здоровье, моя милая Лялечка, а в собственное свое удовольствие.
Я издавна полагаю, что медики и физиологи ошиблись, причислив человека к плотоядным по природе существам. Зубы и желудок, устройство которых решает вопросы этого рода, у человека не такие, как у плотоядных млекопитающих. Еда мяса для человека — дурная привычка. Когда я стал думать так, я не встречал в книгах специалистов ничего, кроме решительного противоречия этому мнению: «мясо лучше хлеба», говорили все. Понемножку стали попадаться кое-какие робкие намеки, что, быть может, мы (медики и физиологи) слишком унижаем хлеб, слишком превозносим мясо. Теперь говорится это чаще, смелее. А иной специалист, — вот как этот Поль Нимейер, уж и вовсе расположен предполагать, что мясо для человека пища, быть может, вредная. Впрочем, я замечаю, что я преувеличил его мнение, передавая своими словами. Он говорит только:
„Я не могу допустить, что можно ставить правилом совершенное воздержание от мяса. Это дело вкуса“.
И после того хвалит, что вегетарианцы гнушаются обжорством; а обжорство мясом бывает чаще всякого другого.
Я никогда не имел охоты чудачествовать. Все едят мясо; потому и для меня все равно: ем, что едят другие. Но — но, все это нимало нейдет к делу. Мне приятно, как ученому, видеть, что правильный, по-моему, ученый способ понимания отношений хлеба к мясу начинает не быть безусловно отвергаем специалистами. Вот я и разболтался о своем ученом удовольствии».
В письме же от 1 октября 1881 г. Чернышевский заверяет жену: «В другой раз напишу тебе подробности о моей еде и обо всем тому подобном, чтобы ты яснее видела справедливость другого моего постоянного уверения: „я живу хорошо, имея в изобилии все, надобное для меня“, не особенного же, ты знаешь, любитель роскоши». Но обещанные «подробности» приводятся в том же письме:
«Я не могу видеть сырого мяса; и это все развивается во мне. Прежде не мог видеть только мяса млекопитающихся и птиц; на рыбу смотрел равнодушно. Теперь тяжело мне смотреть и на мясо рыбы. Здесь невозможно питаться одною растительною пищей; а будь возможно, то, вероятно, постепенно дошел бы до отвращения от всякой мясной пищи».
Вопрос кажется ясным. Чернышевский, с младенческих лет, как и многие дети — на что указывал еще Руссо, — испытывал природное отвращение к мясу. По собственной склонности к здраво-научному, он пытался найти объяснение этому нерасположению, но сталкивался с противоположными тезисами корифеев науки, представляемыми как неоспоримая истина. И только в статье Нимейера 1876 г. он находит объяснение своим ощущениям. Письмо Чернышевского от 30 января 1878 г. (см. выше: c . ыы с. 54 – 55) написано раньше статьи А. Н. Бекетова «Питание человека в его настоящем и будущем» появившейся в августе того же года. Таким образом, Чернышевский — вероятно, первый представитель русской интеллигенции, который принципиально объявляет себя сторонником вегетарианского образа жизни.
То, что в Вилюйске Чернышевский ел мясо и большей частью рыбу, не подлежит сомнению, однако необходимо иметь в виду, что он старался оградить своих ближних от беспокойства, и в первую очередь жену Ольгу, ведь, по господствовавшим тогда воззрениям, мясо считалось самым важным пищевым продуктом. Достаточно вспомнить постоянные опасения С. А. Толстой, не сократит ли вегетарианский режим жизнь её мужа.
Чернышевский, напротив, уверен, что хорошее состояние его здоровья можно объяснить тем, что он ведет «чрезвычайно правильный образ жизни» и регулярно соблюдает «правила гигиены»: «Например: я не ем ничего такого, что тяжело для желудка. Здесь много дикой птицы, из утиных пород и пород тетеревов. Я люблю этих птиц. Но они для меня менее легки, нежели говядина. И я не ем их. Здесь много вяленой рыбы, вроде балыка. Я люблю ее. Но она тяжела для желудка. И я ни разу во все эти годы не брал ее в рот»
Очевидно, стремление Чернышевского к вегетарианству объясняется не этическими побуждениями и заботой о животных, а, скорее, представляет собой явление эстетического и, как пропагандировал Нимейер, «гигиенического» рода. Кстати, Чернышевский был невысокого мнения и об алкоголе. Его сын Александр передал отцу советы русских врачей пить спирт — водку, например, если не виноградное вино. Но он не нуждается ни в спирте, ни в генциане и померанцевой корке: «Я берегу свой желудок очень успешно. <…> И это очень легко мне соблюдать: я не имею ни малейшей склонности ни к гастрономии, ни к какому подобному вздору. И я всегда любил быть очень умеренным в еде. <…> Самое легкое вино тяжело действует на меня; не на нервы, — нет, — но на желудок» . В письме к жене от 29 мая 1878 г. он приводит историю о том, как, однажды, сидя за великолепным обедом, он согласился для приличия выпить рюмку вина, после чего сказал хозяину: «Вот видите, я пью; да еще мадеру, а не то что какое-нибудь слабое вино». — Все расхохотались. Оказалось, что это было пиво, «простое, обыкновенное русское пиво».
Весьма показательно, что Чернышевский оправдывает свое спорадическое мясоедение нежеланием (ср. выше, с. 55 ыы) выбиваться из общего ряда — проблема, с которой сталкиваются вегетарианцы и в современном обществе; вспомним приведенные у Маковицкого слова Томаша Мазарика, который объясняет, почему, несмотря на свои «вегетарианские» склонности, он продолжает есть мясо (ср. ниже, с. 105 ыы).
Восхищение фруктами ощутимо и в письме Чернышевского от 3 ноября 1882 г. Он узнает, что жена купила домик в Саратове и собирается разбить сад: «Если уж говорить о садах, какие называются " садами " в Саратове, то есть о садах фруктовых деревьев, то я всегда был расположен считать самым красивым из наших фруктовых деревьев вишню. Хорошо и грушевое дерево. <…> Когда я был ребенком, часть нашего двора была занята садиком, густым, красивым. Мой отец любил ухаживать за деревьями. <…> Выучились ли теперь в Саратове достигать того, чтобы порядочно рос виноград?».
В годы юности Чернышевского в Саратове были «грунтовые сады», в которых, — продолжает он, — хорошо росли нежные фруктовые деревья, — кажется, даже и абрикосы, и персики. — Бергамоты прекрасно росли и в простых, ничем не защищенных от зимы садах. Научились ли саратовские садоводы ухаживать за благородными сортами яблочного дерева? — В мое детство " ранет " ( reinette ) в Саратове еще не было. Теперь, быть может, акклиматизированы и они? А если еще нет, то попробуй заняться ими и виноградом и добиться успеха».
Вспомним и ту тоску по югу, которая ощущается в четвертом сне Веры Павловны из романа Что делать? — о какой-то «Новой России», очевидно у Персидского залива, где русские покрыли «голые горы толстым слоем земли, и на них среди садов растут рощи самых высоких деревьев: внизу во влажных ложбинах плантации кофейного дерева; выше финиковые пальмы, смоковницы; виноградники перемешаны с плантациями сахарного тростника; на нивах есть и пшеница, но больше рис…».
Вернувшись из ссылки, Чернышевский поселился в Астрахани и там вновь встретился с Ольгой Сократовной, в их последующей переписке уже говорится не о вопросах питания, но о страхе существования, о литературных проблемах и переводческой работе, о плане издания русской версии энциклопедии Брокгауза и о двух его кошках. Лишь единожды Чернышевский упоминает «того персиянина, торгующего фруктами, у которого ты всегда велишь мне брать» второе упоминание о пище находим в скрупулёзном отчете о расходах, даже самых мелких: куплена для него «рыба (вяленая)» за 13 копеек.
Таким образом, сведения о «вегетарианских мыслях» и обыкновениях Чернышевского дошли до нас только вследствие угнетательских мер царского режима: если бы его не сослали, то мы, вероятно, об этом так ничего бы и не узнали.