Начну с утверждения: мораль и нравственные ценности не имеют никакого отношения к законам природы или божественным истинам. Мораль на 100% конвенциональна — то есть условна; люди договорились друг с другом, что их социум живёт в таких-то моральных рамках. Есть некая средняя величина, есть крайности в обе стороны, но в целом, любой человек в любом социуме живёт по законам принятых условностей: моральных, нравственных, общественных и так далее.
Поэтому для того, чтобы говорить о морали, нужно сперва понять, в каком обществе и в какой временной период она есть или была.
Многие вегетарианцы идеализируют Индию. Действительно, тут сложно найти крупную улицу, на которой нет кафе с пометкой «Pure Vegetarian», благостного бомжующего бычка с выпирающими костями и какого-нибудь цветастого, окуренного благовониями храма. При этом вегетарианство (не то, которое для туристов) в Индии — это не осознанный выбор, а религиозный атрибут. Священность коров не мешает индийцам, например, и сейчас на праздник Дуссехра убивать мечом двухгодовалого бычка, отрубая ему голову. Как не мешала и увлеченно убивать друг друга во все времена, ныне описанные в благостных священных книгах.
По соседству с Индией, в Непале, который считается не менее духовной страной, тоже есть свои праздники. Например, регулярный непальский праздник Гадхимаи Мела, на котором ритуально убивают более 250 тысяч животных — от быков до мышей. В современном обществе он становится неприемлемым и выглядит варварским (несмотря на то, что намного больше животных ежемесячно умерщвляется на бойнях). Бриджит Бардо, например, в прошлом году отправила президенту Непала письмо со словами: «Мне трудно поверить, что богиня Гадхимаи может обрадоваться жертвоприношению невинных созданий, и что она может отплатить процветанием за столь суровую жестокость». При всём уважении к её деятельности по защите животных, актриса не понимает, что богиня Гадхимаи как раз-таки вполне одобряет такое жертвоприношение. Потому что этот культ родился тогда, когда этот праздник был совершенно нормален и укладывался в принятые во всем мире нормы морали.
Классика русской литературы — Пушкин, Тургенев, Лермонтов, даже Толстой — пестрит сценами охоты. Зарубежная литература того же периода, разумеется, ни в чём не отстает. А сколько сцен охоты запечатлено на полотнах великих художников! При этом творчество Тургенева сентиментально, местами даже слезливо. Кто может обвинить его в жестокости? Чтобы рассуждать об этом, надо вспомнить, что в начале и середине прошлого и тем более в предшествующие века природа считалась неисчерпаемой, а животные были законными трофеями любого азартного охотника. Более того, охота и сейчас считается формой любви к природе — парадоксально, но факт. Вспомните, что в 19 веке и негры-то за людей особо не считались. А уж что говорить о населении всяких там океанских островов, которое рассматривались как забавный, но нежелательный вид обезьян, и истреблялось планомерно и решительно. О жестокости речи не шло, это было просто нормой вещей.
Закономерно, что чем жёстче становится ситуация, тем больше появляется моральных рамок, призванных остановить ее ухудшение. Жизнь человека ещё несколько сотен лет назад не стоила ничего. В семьях было по 8-10 детей, многие из которых умирали, не дожив до совершеннолетия. При этом в самых глобальных сражениях участвовало по две-три тысячи человек с каждой стороны. Рыцарские битвы, вошедшие в эпос, насчитывали несколько сотен закованных в железо всадников. Недаром монгольские орды покорили половину Европы, дойдя до Германии; показателем их многочисленности может служить хотя бы воинский чин темника, то есть руководителя тьмы — 10 тысяч солдат.
Чтобы появились права человека, ООН, многочисленные запреты на те или иные виды оружия, права и свободы граждан, равенство полов, демократия, экологические инициативы и многое другое, нужно было, чтобы ситуация дошла до предела. И она дошла — в первую и затем вторую мировую войну, когда гибнуть начали не тысячи, а сотни тысяч, а затем миллионы. Конечно, свою роль сыграла также и урбанизация населения, и технологический прогресс, выдернувший человека из лона природы и сделавший среду его существования неестественной, а значит, и подвергнувший пересмотру социальные конвенции.
Чтобы появилось вегетарианство — не как атрибут религиозного института, а как сознательное движение, соединяющее в себе этику и удачно совпавшие с ней правила здорового образа жизни, было необходимо, чтобы появилось интенсивное животвоводство со всеми его ужасами, следующее из него загрязнение окружающей среды и другие нелицеприятные явления современности. Мы говорим при этом о явлении массовом. Толстовцы, «Российское Вегетарианское общество», Бернард Шоу, Эйнштейн в последние годы своей жизни и другие люди и явления, опередившие свою социальную конвенцию, в расчет не берутся, потому что это были единицы, а не тысячи. Поскольку социальная конвенция западного мира в целом сейчас достаточно человеколюбива (сравнительно с прошлым), то и любовь к животным в неё вполне гармонично укладывается.
Резюмируем: все действия по защите животных и окружающей среды, личное развитие и общественные мероприятия в этом направлении — замечательны и нужны. Но не потому, что они возвращают людей к какому-то там счастливому истоку, когда все жевали сено, а агнец лежал рядом со львом. И не потому, что они исправляют какую-то неправильную, неестественную ситуацию. А потому, что они, эти действия и телодвижения, меняют уклад жизни социума, меняют современного человека в целом, трансформируют веками сложившиеся паттерны. При этом сами являются продуктом таких изменений и трансформаций в прошлом.
Не возвращаться к старым нормам, а менять эти нормы без колебаний, идти к чему-то новому по пути поступательного развития — вот достойный, как мне видится, вектор движения для человека.
