Аргентинский художник Малькольм Рокс (Malcolm Roxs) известен своими перформансами, во время которых прямо на глазах у публики рисует картины собственными руками, без помощи кисти. В России Малькольм участвовал в проектах Troyka Multispace, выставках в MSK Eastside Gallery, галерее К35. Последние 8 лет художник живёт в России и почти всю жизнь, вот уже 21 год, является вегетарианцем. И хотя его перформансы отличаются чрезвычайной экспрессией и даже кажутся агрессивными, отношение к насилию у Малькольма вполне однозначное.
Малькольм Рокс рассказал VEGETARIAN о своём творчестве, любви к России и, конечно же, питании.
Как давно ты живешь в России? Как ты решил здесь остаться?
Восемь лет – четыре года я жил в Санкт-Петербурге и уже столько же живу в Москве. Я не решал, так просто случилось. Я тогда жил в Европе и приезжал в Россию для одного перформанса, в 2010 году, кажется. Я приехал в Москву, и я просто влюбился, почувствовал себя здесь как дома. Я не знаю, почему. Я жил в Амстердаме, в Гамбурге, в Германии, но я не чувствовал, что это моя страна. Когда ты едешь в Европу, ты примерно представляешь картину жизни там, когда ты приезжаешь в Россию, картина, которую ты представлял, совсем не похожа на реальность. Это шокировало меня, потому что наши страны так далеки, но я почувствовал, что они очень близки для меня. Я почувствовал себя здесь комфортно и спокойно. Затем я стал приезжать на перформансы один за другим. И, в конце концов, остался.
Эта страна открыла мне театр, я не думаю, что если бы я жил в Аргентине, то обратил своё внимание на театр. Потому что мы не росли в такой среде. Это обусловлено культурой. Сейчас я живу в центре Москвы, и я вынужден видеть Большой театр каждый день. И даже если я не захожу внутрь, он оказывает на меня большое влияние. В Аргентине, когда ты выходишь на улицу, ты видишь постоянно протестующих людей, людей, которые хотят обмануть тебя.
Для меня Россия – это красота. Это красота людей, красота в искусстве – балет и т. д. Это красота прошлого – грандиозная история России. Мощь всех этих вещей, которая запала мне в душу.
Что ты думаешь о людях в России? Есть стереотип, что русские люди очень закрытые, ты разделяешь это мнение?
Нет, мне нравится эта закрытость, потому что для меня это настоящее. Люди не пытаются притворяться, как это происходит в Южной Америке. Там люди внешне очень открыты, но на деле это оказывается фальшивым. Это то, что я люблю больше всего здесь. Люди закрыты, но когда человек перед тобой раскрывается, он настоящий. Когда люди открываются, и возникает настоящая дружба. Я не люблю такую открытость, когда каждый может подойти к тебе в метро и сказать: «Эй, привет, как дела? Откуда ты?» и т. д. Я не люблю это, потому что невозможно быть друзьями со всеми подряд. Ты можешь быть другом только тому, кому ты на самом деле интересен.
Кто твои любимые художники?
Я люблю Айвазовского, Малевича, Родченко – мне нравятся его коллажи, то, как он соединяет живопись и фотографию.
Ты уже 21 год как вегетарианец. Как ты пришёл к этому? Как это повлияло на твой образ жизни и, возможно, на творчество?
Это было, когда мы были в том молодёжном движении панков, мы были очень молоды и когда ходили на концерты, у нас были такие буклеты – что-то вроде мини-журналов – про рок, вообще про музыку, которые мы раздавали людям. И однажды среди них мне попалась брошюра, в которой какой-то парень писал о жестокости по отношению к животным, о том, как убивают животных. Это была статья парня, который побывал в таком месте, и это не выходило из моей головы. После этого я просто не смог есть мясо. Я пытался, но понял, что просто не могу его есть. Тогда я пришел к моим маме и бабушке и сказал, что я не хочу больше есть мясо. Конечно, они были в шоке, потому что мы страна, в которой все едят мясо ежедневно, это для нас норма. Но это та вещь, о которой я никогда не сожалел. Это часть меня вот уже 21 год. И я думаю, что к изменениям, которые произошли благодаря этому, можно отнести то, что я чувствую, что моя энергия возросла. И я действительно счастлив от этого.
Ты никогда даже не задумывался о том, чтобы вернуться к мясу?
Конечно, мне говорили многие люди, что тебе нужно есть рыбу или что-то еще, особенно в суровом климате, как, например, в России. Но на самом деле, это всё только в твоей голове. Когда ты поддерживаешь определенный рацион питания, ты всегда находишь то, что тебе нужно. Если ты действительно в этом органично существуешь. Поэтому нет, я уверен, что никогда не вернусь к мясу.
Как, по-твоему, изменилась в твоей стране и в России ситуация вокруг вегетарианства за последние годы?
В моей стране раньше было совсем немного людей, которые бы питались таким образом. Но сейчас вегетарианство более популярно, сейчас их уже больше.
Да, ситуация изменилась. Потому что сейчас очень много социальных медиа, средств массовой информации. И много людей начинает доверять им. И в какой-то степени это даже становится трендом, связанным с определенным образом жизни. Но в моей жизни, в моей семье есть люди, которые едят и рыбу, и мясо, и я считаю, каждый имеет право на свой собственный выбор. Я не говорю, что они глупцы из-за того, что они едят мясо.
Но ситуация, конечно, меняется. Я думаю, не только здесь, меняется во всём мире. Многие люди счастливы быть вегетарианцами, и они не стесняются этого, наоборот, гордятся этим фактом. Но сам я не призываю своих друзей стать вегетарианцами, я уважаю людей и их выбор.
Я также понимаю, что люди могут меняться. Один из моих лучших друзей, который состоял вместе со мной в том движении и был вегетарианцем и борцом против жестокости к животным, сейчас он лучший шеф-повар в Нью-Йорке, и он готовит мясо. Так что, всё меняется и люди могут меняться.
Как ты строишь свой рацион? Бывают сложности с поиском вегетарианской еды?
Я стараюсь есть дома. Моя девушка готовит, и мы стараемся есть дома, потому что так мы можем контролировать то, что мы едим. Мы стараемся выбирать хорошие продукты. Мы совсем редко едим где-то, так как не доверяем качеству еды. Сейчас становится легче найти вегетарианскую еду в ресторанах, чем это было раньше, но это только маркетинг, это не говорит о качестве еды. Качество еды имеет значение, если ты заботишься о своём здоровье. А это в любом случае, фастфуд.
Но что мне нравится сейчас, это то, что почти все рестораны делят меню, у всех есть вегетарианское меню. Раньше нужно было искать ресторан, в котором было бы вегетарианское меню, сейчас ты можешь найти что-то подходящее в любом ресторане.
Откуда ещё ты черпаешь энергию для такого активного образа жизни? Ведь ты затрачиваешь столько энергии на свои перформансы и творчество в целом.
Да, во время перфомансов я вырабатываю много энергии, поэтому я стараюсь быть спокойным в обычной жизни. Я стараюсь слушать музыку, смотреть что-то. Конечно, важную роль играет также физическая активность. Я хожу в зал. Правда, иногда я ленюсь, особенно зимой (смеется). Но спорт – это здорово, я считаю, что он меняет не только твоё тело, но и сознание. В молодости я катался на скейтборде, занимался футболом, но, правда, потом перестал. Сейчас это только зал, а ещё я бегаю в тёплое время года.
Ты рисуешь свои картины преимущественно руками. Насколько уникальна эта техника живописи на сегодняшний день?
Такие перформансы, в которых художники рисуют руками, конечно, существуют, я в этом не единственный. Сейчас, к тому же, их становится даже больше. Но я не привязан к этому.
Вообще сейчас, в новом проекте, я начал работать с аэрографом. То есть я отхожу от техники рисования только руками, я меняю технику. Я могу сочетать любые техники, я рисую руками, затем переключаюсь на аэрографию, использую обычную кисть, масляные краски и т. д.
Сейчас я также пытаюсь перенести перформансы в театр, в музеи, чтобы посмотреть, как я мог бы выйти на новый уровень в смысле качества шоу, увидеть разные концепции и попробовать поработать в них. Поработать в разных проектах, например, с музыкантами, а не только с художниками. Это очень интересно.
Можно сказать, что в своих перформансах ты рисуешь даже не только и не столько руками, а практически всем телом?
Да, потому что это связано, прежде всего, с энергией, это энергетический процесс. Когда выбрасываешь эти всплески краски только руками или когда ты двигаешься всем телом, чтобы бросить её, это две большие разницы. Конечно, ты используешь всё тело. И я думаю, что если в тот момент, когда я выбрасываю краски, я нахожусь в контакте со своим телом, я вступаю в контакт и с самой энергией, мощью этого всплеска. И да, я всегда чувствую легкую боль во всём теле после своих перформансов.
А как ты работаешь в студии? С той же интенсивностью и экспрессией, как во время публичных перформансов?
Конечно, эти процессы отличаются. Если сцена для меня – это, прежде всего, момент безумия, то студия всегда была связана с моментом покоя. Но последнее время моя студия тоже становится похожей на сцену. Я чувствую, что начал писать в студии с той же агрессивностью, как на сцене. Я не знаю, что именно произошло, но раньше студия была более спокойным пространством. Сейчас сцена и студия примерно равны. Возможно, студия выходит на сцену, а сцена проникает в студию. И, возможно, в будущем я стану спокойным на сцене, а в студии буду безумным, я не знаю. Возможно, я перенесу и другие инструменты на сцену, может быть, стану применять технику аэрографии на сцене.
Искусство связано для нас с понятием созидания. Однако одно из твоих нашумевших шоу называется «Drops of Demolition» / «Брызги уничтожения / разрушения». Почему именно «demolition»?
Когда я делал свои шоу, в них люди стояли близко к сцене и они все уходили в грязной одежде. И я говорил, что я уничтожил (demolish) вашу одежду. И так это слово – demolition пришло мне в голову. Я думаю, это довольно сильное слово. Это что-то, необходимое для создания новых вещей. Потому что «demolition» – это не о том, чтобы что-то разрушить. Это о том, чтобы разрушить, чтобы создать новое. И для меня это нечто сродни эволюции, эволюции из руин. В дальнейшем это название осталось со мной, со временем я сам стал жёстче и, я думаю, сами перформансы тоже стали более разрушительными, более агрессивными. Мне нравится такое «разрушение». Но я не знаю, как будет развиваться дальше это шоу, не знаю, чем закончится это разрушение.
Я знаю, что твоя художественная карьера началась с любви к музыке?
Да. Я бы даже сказал, что она родилась и из любви к музыке, и одновременно из ненависти к музыке. Потому что, когда я ходил на концерты, я, как правило, видел скучные представления. И я был очень зол. Потому что, когда я прихожу на концерт, я хочу видеть энергию, живую энергию. И я сказал тогда – я не могу сам играть музыку, потому что я плохой музыкант. И тогда я стал пытаться перенести эту энергию из музыки на сцену, я стал рисовать. Вот что я имею в виду, говоря, что я вышел на сцену благодаря своей любви к музыке и своей ненависти к музыке. То есть из ненависти к плохому представлению.
То есть ты большое внимание уделяешь формам репрезентации в искусстве?
Да, потому что для меня важна живая энергия. Конечно, качество того, что вы видите, очень важно. Я работаю всю жизнь над тем, чтобы постараться передать эту энергию, которую вы можете почувствовать только на сцене. Вы не можете ощутить этого, слушая музыку в студии. В студии вы можете максимум совершать манипуляции с фото или менять цвета, но на сцене у тебя есть только 5-10 минут или час в рамках концерта, чтобы удивить публику.
Музыка – часть моей жизни. Я думаю, это так запало мне в душу с детства, потому что мой отец был музыкантом. И я думал одновременно и о музыке, и о живописи. Но я должен был выбрать. И из любви к музыке я выбрал живопись. Потому что я люблю музыку, а так как я плохой музыкант, я не мог позволить себе играть музыку. Поэтому я выбрал живопись.
Хорошо. Давай поговорим о живописи. Как ты начал рисовать?
Лет с 12-13 я катался на скейтборде, а в 15, так как у нас не было возможности покупать скейты, мы стали делать их сами. И тогда я начал раскрашивать скейты и продавать их. Когда какой-нибудь парень изготавливал хороший скейт, я его расписывал для него. Затем разные люди стали просить меня расписывать стены и с какого-то момента этого стало больше. Но я никогда не учился живописи, можно сказать, я учился у жизни, следовал за самим духом жизни.
Благодаря сочетанию музыки и живописи в твоих перформансах многие критики и журналисты стали говорить, что ты помогаешь людям «видеть музыку» и «слышать живопись»...
Да, иногда обо мне так пишут. Но я вижу это как своего рода путешествие. Я стараюсь совершить что-то вроде путешествия в этот короткий промежуток – за время перформанса. Потому что вы будете в совершенном смятении от всего этого обилия музыки, цвета, визуальных эффектов. И я стараюсь провести зрителя сквозь это как через некий психоделический трип. Но, конечно, не как все эти хиппи трипы на Гоа (смеется).
В твоём портфолио не так много выставок, гораздо больше перформансов. С чем это связано?
Я начал как перформер. Последние годы я даже закрывал студию, пытаясь найти новую технику, чтобы развивать своё творчество в студии. Но я также хотел бы найти способ переносить то, что я создаю как перформер, в формат выставок. Поэтому я проверяю, хорошо ли это, когда это только живопись, то есть перформанс отделен от живописи, или все-таки это действительно новый шаг – перенести перформанс в музей. Но здесь существует огромная разница. И я подумал в какой-то момент о том, чтобы разделить моё имя как перформера и моё имя как художника. Конечно, рисование на сцене отличается. Но это больше связано с саморазвитием. Для меня важно сначала найти самого себя в процессе рисования и только потом приступить к представлению.
Ты говорил, что хотел бы переносить перформансы в настоящий театр. Как движутся твои планы в этом направлении?
Да, у меня была возможность, когда я жил в Санкт-Петербурге, поработать с несколькими ребятами из театра. И они открыли моё сознание на то, что театральная сцена отличается от концертной. И это также открыло моё сознание на то, чтобы начать мечтать о театре. В частности, о том, чтобы сделать полноценный спектакль, примерно на час. И не только с моим участием. Я бы хотел объединить на сцене живопись и танец, посмотреть, как танцующее тело может рисовать и как при этом музыка, живая музыка может меняться. Меня на это вдохновил также балет. Это был настоящий театр. Это шокировало меня, потому что это совсем не то, что происходит на концертах. Когда я ходил на концерты и злился, оттого что представление было ужасным. В театре все было иначе. Конечно, есть и плохой театр, но в большинстве случаев театр шокировал меня, потому что это было невероятно прекрасно.
У тебя также есть серия работ на основе фотографий и изображений скульптур. Почему ты обратился к этим формам искусства?
Наверное, это проявление моего внутреннего голода. Это тоже для меня вид эксперимента. Мы постоянно фотографируем, но я пытаюсь внести в фотографию футуристические элементы. Я могу нарисовать натуралистично по фотографии и соединить это со злостью сцены. Мои следующие картины будут в этом ключе. Я беру реалистичные фото Москвы и переношу на них свои эмоции, свою агрессию. А скульптура, потому что она содержит в себе красоту прошлого. В ней есть чувственность, сексуальность образов, а также жестокость, иногда вы можете видеть очень жестокие образы в камне. И мне интересно, как я могу сделать эти вещи живыми.
На некоторых из этих картин лица почти полностью закрашены. Почему?
Да, это одно из проявлений разрушения. Потому что я в данном случае выступаю критиком самого себя. Я говорю себе: если ты говоришь о разрушении, тогда ты должен это разрушить. Когда я рисую, в какой-то момент картина начинает казаться слишком «попсовой», слишком идеальной. И тогда я говорю: «Хорошо, если это разрушающее шоу, ты должен разрушить эту картину». Это и есть то, о чем я говорил: разрушить, чтобы создать нечто новое.
То есть ты художник в широком смысле этого слова, так как используешь в своих перформансах элементы не только живописи, но также музыки, танца, театра и др. Как бы ты определил свой художественный стиль и своё место в современном искусстве?
Я не люблю вешать ярлыки к своему имени, я люблю удивлять. Поэтому я не могу дать определение своей работе. Это всегда для меня исследование. Я стараюсь выбирать разные направления, постоянно учусь, экспериментирую. К примеру, когда я начинал своё творчество на улицах Аргентины, я был этаким «рок-н-ролльным» парнем, и тогда я рисовал очень просто. Когда я понял, что могу больше, я начал использовать разные направления и мне это понравилось. Тогда я продолжил в этом развиваться. Иногда я даже удивляю самого себя, но делаю это ради качественных изменений, а не только ради зрелищности. Ради тех изменений, которые происходят, когда один символ накладывается и подключает другой и т.д. Я люблю работать в таком соединении стилей, например, сочетая разные стили музыки или разные танцевальные направления. Поэтому я не могу дать этому определение. Я предпочитаю, чтобы критики или зрители определяли мою работу.
Расскажи о своих ближайших проектах.
Сейчас я жду подтверждения от одного крупного музея. Это будет перформанс, длинный перформанс, практически настоящий театр, но в пространстве музея. Также я готовлю шоу «Le Tango Demolition» – проект, который я хотел бы перенести в новые места. Это жестокое шоу о любви, совсем не романтичное. В нём будет танец, живая музыка, оркестр. В нём я соединяю влияния Аргентины с элементами влияния России. От Аргентины здесь – танго, атмосфера жестокости, вся эта кровь, чувственность музыки, стильная одежда и, конечно, мои картины. Я также объединяю аргентинских и русских перформеров. Я хочу показать разницу темпераментов, как она видна даже в движении тел. И как при этом они объединяются друг с другом, создают пары. Мне нравится сочетать это – сила такой суровой страны, которая исторически вынуждена была постоянно вести войны, и атмосферу латиноамериканской страны, полную эмоций, красоты, стиля.
Виктория Канафеева