Н. Б. Нордман
Если ты обременил себя яствами,
то встань из-за стола и отдохни.
Сирах 31, 24.
«Часто меня спрашивают устно и письменно, как это мы питаемся сеном и травами? Жуем ли мы их дома, в стойле, или на лугу и сколько именно? Многие принимают это питание за шутку, потешаются над ним, а некоторым кажется даже обидным, как это можно людям предлагать корм, которым до сих пор питались только животные!» Такими словами в 1912 г. в народном театре «Прометей» в Куоккале (дачном поселке, расположенном на Финском заливе в 40 км на северо-запад от Петербурга; ныне Репино) начала свою лекцию по вопросам питания и лечению природными средствами Наталья Борисовна Нордман.
Н. Б. Нордман, по единогласному мнению разных критиков, была одной из самых очаровательных женщин начала ХХ столетия. Став женой И. Е. Репина в 1900 г., она вплоть до самой своей смерти в 1914 г. была излюбленным объектом внимания, прежде всего, желтой прессы — из-за вегетарианства и других своих эксцентричных идей.
Позднее, при советской власти, ее имя замалчивалось. К. И. Чуковский, близко знавший Н. Б. Нордман с 1907 г. и написавший некролог в ее память, посвятил ей несколько страниц в своих очерках о современниках Из воспоминаний, изданных лишь в 1959 г., после начала «оттепели». В 1948 г. искусствовед И. С. Зильберштейн высказал мнение, что тот период в жизни И. Е. Репина, который был определен Н. Б. Нордман, еще ждет своего исследователя (ср. выше с. ыы ). В 1997 г. в США в ышла статья Дарры Гольдштейн « Is Hay only for Horses? Highlights of Russian Vegetarianism at the Turn of the Century» , большей частью посвященная жене Репина: однако литературный портрет Нордман, предваряемый довольно неполным и неточным очерком истории русского вегетарианства, вряд ли воздает ей должное. Так, Д. Гольдштейн останавливается прежде всего на "скурильных" чертах тех проектов реформ, которые в свое время предлагала Нордман; подробное освещение получает и ее кулинарное искусство, что, вероятно, объясняется тематикой сборника, в рамках которого вышла эта статья. Реакция критиков не заставила себя ждать; в одной из рецензий говорилось: статья Гольдштейн показывает, насколько «опасно отождествлять целое движение с отдельным лицом <…> Будущим исследователям русского вегетарианства не помешало бы проанализировать обстоятельства, в которых оно зарождалось, и трудности, с которыми ему приходилось сталкиваться, а потом уже заниматься его апостолами».
Более объективную оценку Н. Б. Нордман дает Катриона Келли в своей книге о русских советах и руководствах к поведению со времен Екатерины II : «И все же ее краткое, но энергичное существование дало ей возможность познакомиться с самыми популярными идеологиями и дебатами того времени, от феминизма до защиты животных, от "проблемы прислуги" до стремления к гигиене и самосовершенствованию».
Н. Б. Нордман (писательский псевдоним — Северова) родилась в 1863 г. в Гельсингфорсе (Хельсинки) в семье русского адмирала шведского происхождения и русской дворянки; финляндским своим происхождением Наталья Борисовна всегда гордилась и любила называть себя «свободной финляндкой». Несмотря на то что крестили ее по лютеранскому обряду, ее крестным отцом стал сам Александр II; одну из своих поздних любимых идей, а именно «раскрепощение прислуги» через упрощение работы на кухне и систему «самопомощи» за столом (предвосхищая сегодняшнее «самообслуживание») она оправдывала, не в последнюю очередь, воспоминанием о «Царе-Освободителе», который декретом от 19 февраля 1861 г. отменил крепостное право. Н. Б. Нордман получила прекрасное домашнее образование, в источниках упоминаются четыре или шесть языков, которыми она владела; она занималась музыкой, лепкой, рисованием и — фотографией. Еще девочкой Наташа, по всей видимости, сильно страдала от той дистанции, которая существовала между детьми и родителями в высшем дворянстве, ведь уход за детьми и их воспитание были предоставлены няням, камеристкам и фрейлинам. Ее краткий автобиографический очерк Maman (1909), один из лучших детских рассказов в русской литературе, невероятно живо передает то воздействие, которое может оказать на детскую душу лишение ребёнка материнской любви, обусловленное социальными обстоятельствами. Этот текст представляется ключом к той радикальности социального протеста и отказа от многих норм поведения, которая определила ее жизненный путь.
В поисках независимости и полезной общественной деятельности она в 1884 г., в возрасте двадцати лет, отправляется на год в США, где работает на ферме. После возвращения из Америки Н. Б. Нордман играла на любительской сцене в Москве. В то время она жила у своей близкой подруги княгини М. К. Тенишевой «в атмосфере живописи и музыки», увлекалась «балетными танцами, Италией, фотографией, драматическим искусством, психофизиологией и политической экономией». В московском театре «Парадиз» Нордман знакомится с молодым купцом Алексеевым — именно тогда он берет себе псевдоним Станиславский, а в 1898 г. становится основателем Московского художественного театра. Режиссер Александр Филиппович Федотов (1841-1895) сулил ей «большую будущность комической актрисы», о чем можно прочесть в ее книге «Интимные страницы» (1910). После того, как союз И. Е. Репина и Е. Н. Званцевой окончательно расстроился, Нордман вступила с ним в гражданский брак. В 1900 г. они вместе посетили Всемирную выставку в Париже, потом отправились в путешествие по Италии. И. Е. Репин написал несколько портретов жены, среди них — портрет на берегу Целльского озера «Н. Б. Нордман в тирольской шапочке» (ыы илл.), — самый любимый Репиным портрет жены. В 1905 г. они вновь путешествовали в Италию; по дороге, в Кракове, Репин пишет очередной портрет жены; их следующая поездка в Италию, на этот раз на международную выставку в Турине, а затем в Рим, состоялась в 1911 г.
Н. Б. Нордман умерла в июне 1914 г. в Орселино, близ Локарно, от туберкулеза горла 13; 26 мая 1989 г. на местном кладбище была установлена мемориальная плита с надписью «писательница и спутница жизни Великого русского художника Ильи Репина» (илл. 14 ыы). Последний посвятил ей патетический некролог, опубликованный в Вегетарианском Вестнике. В течение тех пятнадцати лет, когда он был близким свидетелем ее деятельности, он не переставал удивляться ее «жизненному пиру», ее оптимизму, богатству идеями и мужеству. «Пенаты», их дом в Куоккале, почти десять лет исполнял миссию народного университета, предназначенного для самой разнообразной публики; здесь читались лекции на всевозможные темы: «Нет, ее не забудешь; чем дальше, тем больше люди будут знакомиться с ее незабвенными литературными трудами».
В своих воспоминаниях К. И. Чуковский защищает Н. Б. Нордман от нападок русской прессы: «Пусть ее проповедь была порой чересчур эксцентрична, казалась причудой, капризом — самая это страстность, безоглядность, готовность на всякие жертвы умиляла в ней и восхищала. И присмотревшись, вы видели в ее причудах много серьезного, здравого». Русское вегетарианство, по словам Чуковского, потеряло в ней величайшего своего апостола. «Ко всякой пропаганде был у нее огромный талант. Как восхищалась она суфражистками! Ее проповедь кооперации положила в Куоккале начало кооперативной потребительной лавки; она основала библиотеку; она много хлопотала о школе; она устраивала народный театр; она помогала вегетарианским приютам — все с той же всепожирающей страстью. Все ее идеи были демократичны». Напрасно Чуковский убеждал ее забыть о реформах и писать романы, комедии, повести. «Когда мне в "Ниве" попалась ее повесть Беглянка, я был поражен неожиданным ее мастерством: такой энергичный рисунок, такие верные, смелые краски. В ее книге Интимные страницы есть много очаровательных мест о скульпторе Трубецком, о разных московских художниках. Помню, с каким восхищением слушали в Пенатах писатели (среди которых были очень большие) ее комедию Деточки. У нее был хваткий наблюдательный глаз, она владела мастерством диалога, и многие страницы ее книг — настоящие создания искусства. Могла бы благополучно писать том за томом, как и прочие дамы-писательницы. Но ее тянуло к какому-то делу, к какой-то работе, где кроме издевательств и брани она не встретила до гроба ничего».
Чтобы проследить судьбы русского вегетарианства в общем контексте русской культуры, необходимо более подробно остановиться на фигуре Н. Б. Нордман.
Будучи реформатором по духу, в основу своих жизненных устремлений она положила преобразования (на самых разных поприщах), причем вопросы питания — в самом широком их понимании — являлись для нее центральными. Решающую роль в переходе к вегетарианскому образу жизни в случае Нордман сыграло, очевидно, знакомство с Репиным, который уже с 1891 г. под влиянием Л. Н. Толстого начал временами вегетарианствовать. Но если для Репина на первом плане были гигиенические аспекты, хорошее здоровье, то для Нордман самыми существенными вскоре стали этические и социальные мотивы. В 1913 г. в брошюре Райские заветы она писала: «К стыду своему, должна признаться, что пришла к идее вегетарианства не моральным путем, а именно через физические страдания. К сорока годам [т. е. около 1900 г. — П. Б.] я уже была полукалека». Нордман не только изучала труды врачей Х. Ламанна и Л. Паско, известные и Репину, но и пропагандировала водолечение Кнейпа, а также ратовала за опрощение и жизнь, близкую к природе. Из-за своей безоговорочной любви к животным она отвергала лактоововегетарианство: оно тоже «значит жить убийством и грабежом». Отказалась она и от яиц, масла, молока и даже меда и, таким образом, являлась, в сегодняшней терминологии — как, в принципе, и Толстой — веганкой (но не сыроедкой). В своих Райских заветах она, правда, предлагает несколько рецептов сырых обедов, но далее делает оговорку, что приготовлением таких блюд она занялась только недавно, большого разнообразия в ее меню еще нет. Однако в последние годы жизни Нордман стремилась придерживаться сыроедения — в 1913 г. она писала И. Перперу: «Питаюсь сырым и хорошо себя чувствую <…> В среду, когда у нас был Бабин, у нас было последнее слово вегетарианства: все на 30 человек было сырое, ни одной варенной вещи». Нордман представляла свои эксперименты и широкой публике. 25 марта 1913 г. она сообщала И. Перперу и его жене из «Пенат»:
«Здравствуйте, мои светлые, Иосиф и Эсфирь.
Спасибо вам за ваши милые, искренние и доброжелательные письма. Очень жаль, что по недостатку времени приходится меньше писать, чем хотелось бы. Могу вам сообщить добрую новость. Вчера в Психо-Неврологическом институте Илья Ефимович читал "О молодежи", а я: "Сырое питание, как здоровье, экономия и счастье". Студенты целую неделю готовили кушанья по моим советам. Было около тысячи слушателей, в антракте давали чай из сена, чай из крапивы и бутерброды, из протертых маслин, кореньев и рыжиков, после лекции все двинулись в столовую, где студентам было предложено за шесть копеек обед из четырех блюд: размоченная овсянка, размоченный горох, винегрет из сырых кореньев и смолотые зерна пшеницы, могущие заменить хлеб.
Несмотря на недоверие, с которым всегда относятся в начале моей проповеди, кончилось тем, что пятки все-таки удалось поджечь слушателям, съели пуд размоченной овсянки, пуд гороху и безграничное количество бутербродов. Запили сеном [т. е. чаем из трав. — П. Б .] и пришли в какое-то электрическое, особенное настроение, которому, конечно, способствовало присутствие Ильи Ефимовича и его слова, озаренные любовью к молодежи. Президент института В. М. Бехтеров [ sic ] и профессора пили чай из сена и крапивы и с аппетитом закусывали всеми блюдами. Нас даже сняли в эту минуту. После лекции В. М. Бехтеров показал нам великолепнейший и богатейший по своему научному устройству Психо-Неврологический институт и Анти-алкогольный институт. В тот день мы видели много ласки и много добрых чувств.
Посылаю вам только что вышедшую книжку мою [Райские заветы]. Напишите, какое на вас она произвела впечатление. Ваш последний номер мне понравился, всегда выношу много хорошего и полезного. Мы, слава Богу, бодры и здоровы, я теперь пережила все стадии вегетарианства и проповедую только сырое питание».
В. М. Бехтерев (1857-1927), совместно с физиологом И. П. Павловым, является основателем учения об «условных рефлексах». Он хорошо известен и на Западе — как исследователь такого заболевания, как одеревенелость позвоночника, сегодня называемого «болезнью Бехтерева» (Morbus Bechterev) . Бехтерев был дружен с биологом и физиологом проф. И. Р. Тархановым (1846-1908), одним из издателей первого Вегетарианского Вестника, был он близок и И. Е. Репину, который в 1913 г. написал его портрет (илл. 15 ыы.); в «Пенатах» Бехтерев прочитал доклад о своей теории гипноза; в марте 1915 г. в Петрограде он вместе с Репиным выступил с докладами на тему «Толстой как художник и мыслитель».
Потребление трав или «сена» — предмет едких насмешек русских современников и печати того времени — отнюдь не было революционным явлением. Нордман, как и другие русские реформаторы, переняла применение трав из западноевропейского, в особенности немецкого реформенного движения, в том числе от Г. Ламанна. Многие из трав и злаков, которые Нордман рекомендовала для чая и экстрактов (отваров), были известны своими лечебными свойствами еще в античные времена, играли роль в мифологии, выращивались в садах средневековых монастырей. Аббатиса Гильдегард Бингенская (Hildegard von Bingen, 1098-1178) описала их в своих естественнонаучных сочинениях Physica и Causae et curae . Эти «руки богов», как иногда называли лечебные травы, повсеместно употребляются и в сегодняшней альтернативной медицине. Но и современные фармакологические исследования включают в свои программы изучение биологически активных веществ, встречающихся в самых различных растениях.
Недоумение русской прессы по поводу нововведений Н. Б. Нордман напоминает наивное удивление западной прессы, когда, в связи с распространением вегетарианских привычек питания и с первыми успехами тофу в США, журналисты узнали о том, что соя, одно из самых древних культурных растений, в Китае служит пищевым продуктом уже тысячелетиями.
Впрочем, надо признать, что часть русской прессы публиковала и благожелательные отзывы о выступлениях Н. Б. Нордман. Так, например, 1 августа 1912 г. Биржевые Ведомости напечатали репортаж писателя И. И. Ясинского (он был вегетарианцем!) о ее лекции на тему «О волшебном сундуке [а именно о сундуке-варителе. — П. Б.] и о том, что надо знать небогатым, толстым и богатым»; эта лекция была прочитана с большим успехом 30 июля в театре «Прометей». Впоследствии Нордман представит «сундук-варитель» для облегчения и удешевления варки, вместе с другими экспонатами, на Московской вегетарианской выставке 1913 г. и ознакомит публику с особенностями употребления хранящей теплоту утвари — эти и другие проекты реформ она переняла из Западной Европы.
Н. Б. Нордман была ранним борцом за права женщин, несмотря на то что при случае она отрекалась от суфражисток; описание Чуковского в этом смысле (см. выше) — вполне правдоподобно. Так, она постулировала право женщины стремиться к самореализации не исключительно через материнство. Между прочим, она сама пережила его: ее единственная дочь Наташа умерла в 1897 г. в возрасте двух недель. В жизни женщины, считала Нордман, должно быть место и другим интересам. Одним из самых важных ее устремлений было «раскрепощение прислуги». Хозяйка «Пенатов» даже мечтала законодательным путем установить восьмичасовой рабочий день для домашней прислуги, работавшей по 18 часов, и желала, чтобы отношение «господ» к прислуге вообще переменилось, стало гуманнее. В Разговоре между "дамой настоящего" и "женщиной будущего" высказывается требование, чтобы женщины русской интеллигенции боролись не только за равноправие женщин собственного социального слоя, но и других слоев, например, свыше миллиона человек женской прислуги в России. Нордман была убеждена, что «вегетарианство, опрощающее и облегчающее заботы жизни, тесно связано с вопросом раскрепощения прислуги».
Брак Нордман и Репина, бывшего старше жены на 19 лет, конечно, не был "безоблачным". Особенно гармоничной была их совместная жизнь в 1907-1910 гг. Тогда они казались неразлучными, позже бывали и кризисы.
Оба они были яркими и темпераментными личностями, при всем их своенравии дополняющими друг друга во многих отношениях. Репин ценил обширность знаний жены и ее литературный талант; она, с своей стороны, восхищалась знаменитым художником: с 1901 г. собирала о нем всю литературу, составляла ценные альбомы с вырезками из газет. Во многих областях у них получилась плодотворная совместная работа.
Репин иллюстрировал некоторые из литературных текстов жены. Так, в 1900 г. он пишет девять акварелей для её рассказа Беглянка, напечатанного в "Ниве"; в 1901 г. вышло в свет отдельное издание этого рассказа под названием Эта, а для третьего издания (1912) Нордман придумала еще одно заглавие — К идеалам. Для рассказа Крест материнства. Тайный дневник, опубликованного отдельной книгой в 1904 г., Репин создал три рисунка. Наконец, его работой является оформление обложки книги Нордман Интимные страницы (1910) (илл.16 ыы).
Оба, Репин и Нордман, были чрезвычайно трудолюбивы и полны жажды деятельности. Обоим были близки социальные устремления: общественная активность жены, надо полагать, нравилась Репину, ведь из-под его пера в течение десятилетий выходили ставшие знаменитыми картины социальной направленности в духе передвижников.
Когда Репин с 1911 г. стал числиться в составе сотрудников Вегетарианского Обозрения, с журналом начала сотрудничать и Н. Б. Нордман. Ею были приложены все усилия, чтобы помочь ВО, когда его издатель И. О. Перпер в 1911 г. воззвал о помощи в связи с трудным финансовым положением журнала. Она звонила и писала письма для вербовки подписчиков, обратилась к Паоло Трубецкому и к актрисе Лидии Борисовне Яворской-Барятынской, с тем чтобы спасти этот «очень симпатичный» журнал. Лев Толстой, — так она писала 28 октября 1911 г., — перед смертью «как бы благословил» издателя журнала И. Перпера.
В «Пенатах» Н. Б. Нордман ввела достаточно строгое распределение времени для многочисленных гостей, желавших посетить Репина. Это внесло порядок в его творческий быт: «Мы ведем жизнь очень деятельную и строго ра c пределенную по часам. Принимаем исключительно по средам от 3 ч. дня до 9 часов вечера. Кроме сред у нас еще по воскресениям бывают собрания наших работовзятелей». Гости всякий раз могли остаться на обед — непременно вегетарианский — за знаменитым круглым столом, с еще одним вертящимся столиком с ручками посередине, позволявшим самообслуживание; Д. Бурлюк оставил нам замечательное описание такого угощения.
Личность Н. Б. Нордман и центральное значение вегетарианства в её жизненной программе отчетливее всего проступают в ее сборнике очерков Интимные страницы, представляющем собой своеобразную смесь разных жанров. Наряду с рассказом "Мaman", в него вошли также живые описания в письмах двух посещений Толстого — первого, более длительного, с 21 по 29 сентября 1907 г. (шесть писем к друзьям, с. 77-96), и второго, покороче, в декабре 1908 г. (с. 130-140); эти очерки содержат много разговоров с жителями Ясной Поляны. Резким контрастом к ним выступают впечатления (десять писем), которые Нордман получила, сопровождая Репина на выставки художников-передвижников в Москве (с 11 по 16 декабря 1908 г. и в декабре 1909 г.). Атмосфера, царившая на выставках, характеристики живописцев В. И. Сурикова, И. С. Остроухова и П. В. Кузнецова, скульптора Н. А. Андреева, зарисовки их образа жизни; скандал по поводу картины В. Е. Маковского «После катастрофы», конфискованной полицией; рассказ о генеральной репетиции «Ревизора» в постановке Станиславского во МХАТе, — все это нашло отражение в ее очерках.
Наряду с этим, Интимные страницы содержат критическое описание посещения художника Васнецова, которого Нордман находит слишком «правым» и «православным»; далее следуют рассказы о посещениях: в 1909 г. — Л. О. Пастернака, «истинного еврея», который «рисует и пишет <…> без конца своих прелестных двух девочек»; мецената Щукина — сегодня его сказочно богатое собрание картин западноевропейского модернизма украшает петербургский Эрмитаж; а также встречи с другими, менее известными ныне представителями тогдашней русской художественной сцены. Наконец, в книгу вошел эскиз о Паоло Трубецком, о котором уже шла речь выше, а также описание «Кооперативных воскресных народных собраний в Пенатах».
Эти литературные зарисовки написаны легким пером; умело вставлены фрагменты диалогов; многочисленны сведения, передающие дух того времени; увиденное последовательно описывается в свете социальных устремлений Н. Б. Нордман, с суровой и меткой критикой невыгодного положения женщин и низших слоев общества, с требованием опрощения, непризнанием различных общественных условностей и табу, с восхвалением деревенской жизни, близкой к природе, а также — вегетарианского питания.
Книги Н. Б. Нордман, которые знакомят читателя с предлагаемыми ею жизненными реформами, выходили скромным тиражом (ср.: Райские Заветы — всего в 1000 экземпляров) и сегодня представляют собой раритет. Лишь Поваренная книга для голодающих (1911) вышла тиражом в 10 000 экземпляров; она раскупалась нарасхват и за два года была полностью распродана. В силу недоступности текстов Н. Б. Нордман, приведу несколько выдержек, неявно содержащих требования, следовать которым вовсе не обязательно, но которые могут вызвать на размышление.
«Часто думала в Москве о том, что в нашей жизни очень много отживающих форм, от которых надо бы скорее отделаться. Вот, напр., культ "гостя"»:
Какой-нибудь скромный человек, который живет тихо, ест мало, совсем не пьет, соберется к своим знакомым. И вот, как только он вошел в их дом, так сразу он должен перестать быть тем, что есть. Принимают его ласково, часто льстиво, и так торопятся поскорее накормить его, будто он изнурен голодом. За столом должно быть наставлено масса съедобного, чтобы гость не только ел, но и видел перед собою горы провизии. Ему предстоит в ущерб здоровью и здравому смыслу проглотить столько разных разностей, что он уверен заранее в завтрашнем расстройстве. Прежде всего закуски. Чем гость важнее, тем закуски острее и ядовитее. Много разных сортов, не менее 10. Потом суп с пирожками и еще четыре блюда; вино заставляют пить насильно. Многие протестуют, говорят доктор запретил, сердцебиение вызывает, дурноту. Ничего не помогает. Он гость, какое-то состояние вне времени, и пространства, и логики. Сначала ему положительно тяжело, а потом желудок раздается, и он начинает поглощать все, что ему дают, а порции ему полагаются, как людоеду. После разных вин — десерт, кофе, ликер, фрукты, иной раз дорогую сигару навяжут, кури да кури. И он курит, и голова его совершенно отравленная, кружится в какой-то нездоровой истоме. Встают с обеда. По случаю гостя, переел весь дом. Переходят в гостиную, у гостя непременно должна быть жажда. Скорей, скорей—сельтерской. Только он попил, конфеты или шоколад предлагают, а там ведут чай пить с холодными закусками. Гость совсем, глядишь, осовел и рад- радешенек, когда к часу ночи попадает, наконец, домой и повалится без памяти на свою кровать.
В свою очередь, когда к этому скромному, тихому человеку соберутся гости, он вне себя. Еще накануне идут закупки, весь дом на ногах, прислуга изругана и затуркана, все вверх дном, жарят, парят, будто ждут голодающих индусов. Кроме того, в этих приготовлениях выступает вся ложь жизни—важным гостям полагается одно приготовление, одна посуда, вазы и белье, средним гостям — все уже также среднее, а бедным все похуже, а главное поменьше. Хотя это единственные, которые, может быть, в самом деле голодны. И дети, и гувернантки, и прислуга, и швейцар приучаются с детства, глядя по обстановке приготовлений, одних уважать, хорошо, вежливо им кланяться, других презирать. Весь дом привыкает жить в вечной лжи — для других одно, для самих иное. И Боже сохрани, чтобы другие узнали, как на самом деле живут они ежедневно. Есть люди, которые закладывают свои вещи, чтобы лучше накормить гостей, купить ананас и вино, другие урезывают от бюджета, от самого необходимого для той же цели. Кроме того все заражены эпидемией подражания. "Неужели же у меня будет хуже, чем у других?"
— И откуда эти странные обычаи? — спрашиваю у И. Е. [Репин] — Это, наверное, к нам с Востока пришло!!!
— Востока!? Много вы знаете про Восток! Там жизнь семейная замкнута и гостей не пускают даже близко — гость в приемной сидит на диване и пьет маленькую чашечку кофе. Вот и все!
— А в Финляндии гостей приглашают не к себе, а в кондитерскую или ресторан, а в Германии со своей кружкой пива к соседям ходят. Так откуда же, скажите, откуда этот обычай?
— Откуда да откуда! Это чисто русская черта. Почитайте-ка Забелина, у него все документально. В старину блюд 60 бывало за обедом у царей и бояр. Даже больше. Сколько, наверное не могу сказать, кажется, до ста доходило.
Часто, очень часто в Москве при хо дили мне на ум подобные, съедобные мысли. И я решаюсь употребить все свои силы на то, чтобы самой исправиться от старых, отживших форм. Равноправие и самопомощь— недурные все же идеалы! Выбросить надо старый балласт, осложняющий жизнь и мешающий добрым простым отношениям!»
Разумеется, речь здесь идет об обычаях верхних слоев дореволюционного русского общества. Однако нельзя при этом не вспомнить знаменитое «русское гостеприимство», басню И. А. Крылова Демьянова уха, жалобы медика Павла Нимейера на так называемые «откармливания» за частными обедами ( Abfutterung in Privatkreisen , см. ниже с. 374 ыы) или же ясное условие, поставленное Вольфгангом Гёте, получившим 19 октября 1814 г. во Франкфурте приглашение от Морица фон Бетманна: «Разрешите вместе с тем поведать Вам с откровенностью гостя, что я никогда не привык ужинать». А возможно, кому-то вспомнятся и собственные переживания.
Навязчивое гостеприимство стало объектом острых нападок Нордман и в 1908 г.:
«И вот мы в нашей гостинице, в большой зале, сидим в уголку за вегетарианским завтраком. С нами Боборыкин. Он встретился у лифта и теперь засыпает нас цветами своей универсальности <…>.
— Завтракать и обедать будем вместе эти дни, предлагает Боборыкин. — Но разве с нами можно завтракать и обедать? Во-первых, время у нас урывчатое, а во-вторых, мы стараемся как можно меньше питаться, довести еду до минимума. Во всех домах на красивых тарелках и вазах подается подагра и склероз. И хозяева стараются всеми силами привить их приглашенным. На днях мы поехали на скромный завтрак. На седьмом блюде я мысленно решила не принимать больше никаких приглашений. Сколько расходов, сколько хлопот, и все в пользу ожирения и болезней. А еще я решила никогда более никого не угощать, потому что уже за мороженым почувствовала к хозяйке дома нескрываемую злобу. В продолжение двухчасового сиденья за столом она не дала развиться ни одному разговору. Она прервала сотни мыслей, сбила с толку и расстроила не нас одних. Только что кто-нибудь открывал рот — его на корню срезал голос хозяйки — "Почему же вы не берете подливки?" — "Нет, как хотите, я положу вам еще индейки!.." — Гость, дико озираясь, вступал в рукопашную борьбу, но погибал в ней безвозвратно. Его тарелка нагружалась через край.
Нет, нет — не хочу брать на себя жалкой и возмутительной роли хозяйки дома в старом стиле».
Протест против условностей роскошной и ленивой барской жизни можно найти и в описании посещения Репиным и Нордман живописца и коллекционера И. С. Остроухова (1858-1929). На музыкальный вечер, посвященный Шуберту, в дом Остроухова съехалось много гостей. После трио:
«И. Е. [Репин] бледен и утомлен. Пора уходить. Мы на улице. <…>
— А знаете, как трудно в господах жить. <…> Нет, как хотите, долго так я не могу.
— И я не могу. Неужели опять садиться и ехать?
— Идем пешком! Чудно!
— Идем, идем!
А воздух так густ и холоден, что с трудом проникает в легкие».
На следующий день — подобная ситуация. На этот раз гостят у знаменитого живописца Васнецова: «А вот и жена. И. Е. говорил мне, что она из интеллигенции, из первого выпуска женщин-врачей, что она очень умна, энергична и всегда была добрым другом Виктора Михайловича. Так вот не идет она, а так — не то плывет, не то переваливается. Ожирение, друзья мои! И какое! Глядите. И она заравнодушенная — и как! Вот и портрет ее на стене 1878 года. Худенькая, идейная, с горячими черными глазами».
Признания Н. Б. Нордман в приверженности вегетарианству характеризует схожая откровенность. Сравним четвертое письмо из рассказа о путешествии 1909 г.: «С такими чувствами и мыслями вошли мы вчера в Славянский базар завтракать. Ох, эта городская жизнь! Нужно вжиться в ее никотинный воздух, отравиться трупной едой, притупить нравственные чувства, забыть природу, Бога, чтобы быть в состоянии вынести ее. Со вздохом вспомнила бальзамический воздух нашего леса. И небо, и солнце, и звезды дают отблеск в нашем сердце. — Человек, вычисти мне скорее огурец. Слышишь!? Знакомый голос. Опять встреча. Опять мы втроем за столиком. Кто это? Не скажу. Может быть догадаетесь. <…> На нашем столе теплое красное вино, wisky [ sic !], разные блюда, прекрасная в папильотках падаль. <…> Устала и домой хочется. А на улице-то суета, суета. Завтра сочельник. Всюду тянутся возы замороженных телят и другой живности. В Охотном ряду висят за ноги гирлянды битой птицы. Послезавтра Рождение Кроткого Спасителя. Сколько жизней погублено во Имя Его». Подобные размышления до Нордман можно найти уже у Шелли в эссе On the Vegetable System of Diet (1814-1815).
Любопытно в этом смысле замечание о еще одном приглашении к Остроуховым, на этот раз к обеду (письмо седьмое): «Для нас был вегетарианский обед. Удивительно, и хозяева, и повар, и прислуга были под гипнозом чего-то скучного, голодного, холодного и несущественного. Надо было видеть этот тощий грибной суп, от которого пахло кипятком, эти жирные рисовые котлеты, около которых жалостливо катались отварные изюминки, и глубокую кастрюлю, из которой подозрительно вынимали ложкой густой саговый суп. Грустные лица с навязанной им идеей».
В видениях будущего, во многом более определенных, чем их рисуют катастрофические стихотворения русских символистов, Н. Б. Нордман с невероятной ясностью и остротой предсказывает катастрофу, которая разразится над Россией через десять лет. После первого посещения Остроухова она пишет: «В его словах чувствовалось поклонение перед миллионами Щукина. Я же, твердо подкованная своими 5-тикопеечными брошюрами, напротив того, тяжело переживала ненормальный социальный строй наш. Гнет капитала, 12-тичасовой рабочий день, необеспеченность инвалидности и старости темных, серых рабочих, валяющих сукно всю жизнь, из-за куска хлеба, этот великолепный дом Щукина, выстроенный когда-то руками бесправных рабов крепостного права, и теперь питающийся теми же соками угнетенного народа, — все эти мысли ныли во мне, как больной зуб, и этот большой шепелявый человек злил меня».
В московской гостинице, где Репины остановились в декабре 1909 г., Нордман в первый день Рождества протягивала руки всем лакеям, швейцарам, мальчикам и поздравляла их с Великим Праздником. «День Рождества, и тот господа забрали себе. Какие завтраки, чаи, обеды, катанье, визиты, ужины. И сколько вина — целые леса бутылок на столах. А им? <…> Мы интеллигенты, господа, одиноки — кругом нас кишат миллионы чужих нам жизней. <…> Неужели не страшно, что вот-вот разорвут они цепи и зальют нас своей тьмой, невежеством и водкой».
Такие мысли не покидают Н. Б. Нордман даже в Ясной Поляне. «Все здесь просто, но не эксцентрично, по-помещичьи. <…> Чувствуется, что стоят беззащитно посреди леса два полупустых дома <…> В тишине темной ночи грезится зарево пожаров, ужас нападений и разгромов и невесть какие ужасы и страхи. И чувствуется, что та несметная сила рано или поздно возьмет верх, сметет всю старую культуру и устроит все по-своему, по-новому». И год спустя, вновь в Ясной Поляне: «Л. Н. уходит, а я иду гулять с И. Е. Надо же еще подышать русским воздухом» (перед возвращением в «финляндскую» Куоккалу). Вдали видна деревня:
« — А вот в Финляндии все же совсем другая жизнь, чем в России, — говорю я. — Вся Россия в оазисах господских усадеб, где до сих пор роскошь, оранжереи, персики и розы цветут, библиотека, домашняя аптека, парк, купальня, а кругом сейчас же непосредственно эта вековая тьма, нищета и бесправие. Вон у нас в Куоккала — соседи крестьяне, да они по-своему богаче нас. Какой скот, лошади! Сколько земли, которая минимум ценится по 3 руб. сажень. Сколько дач у каждого. И дача ежегодно дает рублей 400, 500. Зимой у них также хороший заработок — набивка ледников, поставка ершей и налимов в СПб. Каждый наш сосед имеет несколько тысяч годового дохода, и наши отношения к нему совершенно как к равному. Куда еще России до этого?!
И мне начинает казаться, что Россия находится в эту минуту в каком-то междуцарствии: старое умирает, а новое еще не народилось. И мне жаль её и хочется поскорее из неё уехать».
Предложение И. Перпера всецело посвятить себя распространению вегетарианских идей Н. Б. Нордман отклонила. Литературная работа и вопросы «раскрепощения прислуг» казались ей важнее и поглощали ее всецело; она боролась за новые формы общения; прислуга, например, должна была сидеть за столом с хозяевами — так было, по ее словам, у В. Г. Черткова. Книжные магазины не решились продавать ее брошюру о положении прислуги; но она нашла выход из положения, употребляя специально для этого напечатанные конверты с надписью: «Следует раскрепостить прислугу. Брошюрка Н. Б. Нордман», и внизу: «Не убивай. VI заповедь» (илл. 8).
За полгода до смерти Нордман в ВО было напечатано ее «Воззвание к русской интеллигентной женщине», в котором она, в очередной раз выступая за освобождение трех миллионов женской прислуги, имевшихся тогда в России, предложила свой проект «Устава Общества защиты подневольных». Этот устав постулировал следующие требования: урегулированное рабочее время, образовательные программы, организацию для приходящих помощниц, по примеру Америки, отдельных домов, чтобы они могли жить независимо. Предполагалось устраивать в этих домах школы обучения домашнему хозяйству, лекции, развлечения, спорт и библиотеки, а также «кассы взаимопомощи на случай болезни, безработицы и старости». В основу этого нового «общества» Нордман хотела положить принцип децентрализации и кооперативной структуры. В конце воззвания был напечатан тот самый договор, который применялся в «Пенатах» уже на протяжении нескольких лет. В договоре предусматривалась возможность переустанавливать, по обоюдному соглашению, часы трудового дня, а также дополнительная плата за каждого посещающего дом гостя (10 коп.!) и за лишние часы работы. О питании говорилось: «У нас в доме вы получаете утром вегетарианский завтрак и чай и в три часа вегетарианский обед. Завтракать и обедать вы можете, по желанию, с нами или отдельно».
Социальные идеи находили отражение и в привычках ее языкового обихода. С мужем она была на «вы», мужчинам без исключения говорила «товарищ», а всем женщинам — «сестрицы». «В этих названиях есть что-то объединяющее, разрушающее все искусственные перегородки». В очерке Наши фрейлейны, опубликованном весной 1912 г., Нордман выступила в защиту «фрейлин» — находившихся на службе у русских дворян гувернанток, нередко гораздо более образованных, чем их работодатели; она описала их эксплуатацию и потребовала для них восьмичасовой рабочий день, а также чтобы их называли обязательно по имени и отчеству. — «При нынешнем положении, присутствие в доме этого рабского существа действует растлевающим образом на детскую душу».
Говоря о «работодателях», Нордман употребляла слово «работовзятели» — выражение, которое объективирует подлинные отношения, но отсутствует и еще долго будет отсутствовать в русских словарях. Ей хотелось, чтобы торговки-разносчицы, продававшие летом землянику и другие фрукты, не называли её «барыней» и чтобы этих женщин защищали от эксплуатации их хозяйками (бабами-кулаками). Она возмущалась тем, что про богатые дома говорят о «парадном» входе и о «черном» — об этом «протесте» читаем у К. И. Чуковского в дневниковой записи от 18/19 июля 1924 гг. В описании посещения ею вместе с Репиным писателя И. И. Ясинского («юбиляра-вегетарианца») она с восторгом отмечает, что у них подают обед «без рабов», т. е. без прислуги.
Нордман любила заканчивать свои письма порой по-сектантски, а порой и полемически, — «с вегетарианским приветом». Кроме того, она последовательно перешла и к упрощенной орфографии, писала свои статьи, также как и свои письма, без букв «ять» и «ер». Нового правописания она придерживается и в Райских заветах.
В очерке На именинах Нордман рассказывает о том, как сын ее знакомых получил в подарок всевозможное оружие и другие военные игрушки: «Вася не узнавал нас. Он был сегодня генералом на войне, и единственное желание его было — убить нас <…> Мы смотрели на него мирными глазами вегетарианцев» 70. Родители гордятся сыном, рассказывают, что даже собирались купить ему маленький пулемет: «Есть прелестные… с таким тонким механизмом…». На это Нордман отвечает: «Оттого и собирались, что вы не глотаете репу и капусту…». Завязывается краткий письменный диспут. Через год начнется Первая мировая война.
Н. Б. Нордман признавала, что вегетарианству, раз оно хочет широкого признания, придется искать поддержку медицинской науки. Именно поэтому она сделала первые шаги в этом направлении. Окрыленная, по всей видимости, чувством сплоченности вегетарианского сообщества на Первом всероссийском съезде вегетарианцев, проходившем в Москве с 16 по 20 апреля 1913 г. (ср. VII. 5 ыы), находясь под впечатлением от успешного своего выступления 24 марта в Психоневрологическом институте проф. В. М. Бехтерева, в письме от 7 мая 1913 г. Нордман обращается к знаменитому неврологу и соавтору рефлексологии с предложением учредить кафедру вегетарианства — начинание, весьма смелое и прогрессивное для того времени:
« Глубокоуважаемый Владимир Михайлович,
<...> Как некогда, зря, без применения расстилался по земле пар и сверкало электричество, так в наши дни по земле носится в воздухе вегетарианство, как оздоровляющая сила природы. И носится, и надвигается. Во-первых, уже потому, что с каждым днем пробуждается в людях совесть и в связи с этим меняется и точка зрения на убийство. Размножаются также болезни, вызванные мясным питанием, и подымаются цены на продукты животного происхождения.
Схватить бы вегетарианство поскорее за рога, посадить бы в реторты, рассмотреть бы внимательно в микроскоп и наконец громко провозгласить с кафедры, как благую весть здоровья, счастья и экономии!!!
Все чувствуют потребность в глубоком научном изучении предмета. Мы все, преклоняющиеся перед Вашей через край бьющей энергией, светлым умом и добрым сердцем, — смотрим на Вас, с упованием и надеждой. Вы единственный в России, который мог бы встать инициатором и основателем вегетарианской кафедры.
Как только дело перейдет в стены Вашего волшебного Института, немедленно отпадут колебания, насмешки и сантиментальности. Старые девы, доморощенные лектора и проповедники кротко возвратятся в дом свой.
Уже через несколько лет Институт будет распылят<ь> в народные массы молодых медиков, твердо подкованных знанием и опытом. И мы все и будущие поколения благословят Вас!!!
Глубоко Вас почитающая Наталия Нордман-Северова».
В. М. Бехтерев ответил на это письмо 12 мая в письме к И. Е. Репину:
«Глубокоуважаемый Илья Ефимович,
Больше чем какие-либо другие приветствия обрадовало меня письмо полученное от Вас и Натальи Борисовны. Предложение Натальи Борисовны и Ваше я начинаю обмозговывать. Не знаю еще, к чему сведется, но во всяком случае развитию мысли дан будет ход.
Затем, дорогой Илья Ефимович, Вы меня трогаете Вашим вниманием. <…> Но я прошу позволения быть у Вас через некоторое время, быть может, одну-две или три недели спустя, ибо сейчас нас, или по крайней мере меня, душат экзамены. Как освобожусь, поспешу к Вам на крыльях радости. Мой привет Наталье Борисовне.
С совершенным почтением преданный Вам В. Бехтерев».
Наталья Борисовна ответила на это письмо Бехтерева 17 мая 1913 г. — согласно своей натуре, несколько экзальтированно, но вместе с тем не без самоиронии:
Глубокоуважаемый Владимир Михайлович,
Ваше письмо к Илье Ефимовичу, полное духом всеобъемлющей инициативы и энергии, привело меня в настроение Акима и Анны: я вижу любимое дитя мое, мою идею в нежных родительских руках, вижу его будущий рост, его мощь и могу теперь спокойно умереть или спокойно жить. Всэ [орфография Н. Б. Н.!] мои лекции связаны веревками и отправлены на чердак. Кустарный промысел заменится научной почвой, заработают лаборатории, заговорит кафедра <…> мне кажется, даже с практической точки зрения уже набухла потребность для молодых медиков изучить то, что на Западе уже разрослось в целые системы: огромные течения, имеющие своих проповедников, свои санатории и десятки тысяч последователей. Разрешите мне, неучу, скромно протянуть листик с моими вегетарианскими мечтами <…>.
Привожу этот "листик" — машинописный эскиз с перечислением ряда проблем, которые могли бы быть предметом «кафедры вегетарианства»:
Кафедра Вегетарианства
1). История вегетарианства.
2). Вегетарианство как нравственное учение.
Влияние вегетарианства на человеческий организм: сердце, железа, печень, пищеварение, почки, мускулы, нервы, кости. И на состав крови. / Изучение опытами и лабораторными исследованиями.
Влияние вегетарианства на психику: память, внимание, трудоспособность, характер, настроение, любовь, ненависть, вспыльчивость, волю, выносливость.
О влиянии варенной пищи на организм.
О влиянии СЫРОЙ ПИЩИ НА ОРГАНИЗМ.
Вегетарианство как режим жизни.
Вегетарианство как предупредитель болезней.
Вегетарианство как целитель болезней.
Влияние вегетарианства на болезни: рак, алкоголизм, душевные болезни, ожирение, неврастению, эпилепсию и др.
Лечение целебными силами природы, являющимися главным подспорьем вегетарианства: c вет, воздух, солнце, массаж, гимнастика, холодная и горячая вода во всех её применениях.
Лечение Шрота.
Лечение голоданием.
Лечение жеванием (Орас Флетчер).
Сырое питание (Бирхер-Беннер).
Лечение туберкулеза по новым методам вегетарианства (Картон).
Изучение теории Паско.
Взгляды Хиндхеде и его система питания.
Ламанн.
Кнейп.
ГЛЮНИКЕ [ Glunicke )]
ХЕЙГ и другие европейские и американские светила.
Изучение устройств санаторий на Западе.
Изучение влияния трав на человеческий организм.
Приготовление специальных растительных лекарств.
Составление народных лечебников растительных лекарств.
Научное изучение народных целебных средств: лечение рака раковидными наростами березовой коры, ревматизма березовыми листьями, почек хвощем и т. д. и т. д.
Изучение иностранной литературы по вегетарианству.
О рациональном приготовлении кушаний, сохраняющем минеральные соли.
Командировки молодых медиков заграницу для изучения современных течений вегетарианства.
Устройство летучих отрядов для пропаганды в массы идей вегетариан.
Влияние мясной пищи: трупные яды.
О предачи [sic] человеку при посредстве животной пищи различных болезней.
О влиянии на человека молока от расстроенной коровы.
Нервность и неправильное пищеварение как прямое следствие такого молока.
Анализы и определение питательности различных вегетарианских пищевых продуктов.
О зернах, простых и необдирных.
О медленном умирании духа как прямом следствии отравления трупными ядами.
О воскресении душевной жизни постом.
Если бы этот проект был реализован, то в Петербурге, по всей вероятности, была бы основана первая в мире кафедра вегетарианства…
Как бы далеко Бехтерев ни дал ход «развитию [этой] мысли» — год спустя Нордман уже умирала и Первая мировая война была на пороге. Но и Западу пришлось ждать еще до конца столетия, пока не появились обширные исследования растительного питания, в которых, учитывая разновидности вегетарианских режимов питания, медицинские аспекты ставятся на первый план — именно такой подход выбирают Клаус Лейтцманн и Андреас Ган в своей книге из университетской серии «Униташенбюхер».